 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
будет. Ну и пусть. Зато, я узнаю...
Змора открыла глаза и спросила: - Ты чего?
- Да ничего, - ответил я. - Нет, все же.
Она вдруг выпрямилась. В глазах ее мелькнул страх. - Ты такой напряжен...
И тогда я ее ударил.
Я сделал это потому, что она испугалась, потому что понял - другого такого случая
больше не будет. А я должен был узнать. Иначе сошел бы с ума.
Я нанес ей точный, сильный и безжалостный удар в лоб. Именно так, как когда-то учил
меня Гунлауг.
Послышался хруст, это у зморы сломались шейные позвонки. Она удивленно охнула,
голова ее запрокинулась, на лице застыло странное удивленное выражение. Я знал, что
оно останется навсегда, потому что змора умерла почти мгновенно. Так и должно было
быть.
Время словно остановилось.
Медленно, почти незаметно, тело зморы стало заваливаться на бок. Вот оно коснулось
земли, но вдруг заскользило по асфальту, будто по льду, к черной стене. Словно силы
притяжения на него не действовали, словно бы стена была притягивавшим его магнитом.
Вот оно коснулось стены и стало в ней исчезать, причем, не всасываться, а именно
исчезать, как будто стена была глубокой бездонной пропастью и тело зморы постепенно
уменьшаясь, падало в нее.
Наконец оно исчезло. Несколько секунд черная стена колыхалась, потом успокоилась,
застыла.
Тогда я встал. На душе было пусто и тоскливо. Словно я сделал какую-то гадость. Но
почему? Я поступил правильно. Так, как и должен был поступить. Потому что, змора
лгала. Она обманывала меня чтобы сделать своим слугой, своим рабом. Еще бы, любой
зморе приятно иметь своим слугой инспектора снов. Любой обычной зморе.
Все это было верно, и иначе поступить было просто нельзя. Но только откуда во мне
взялась эта тяжесть и пустота? Будто я что-то потерял, о чем-то сожалел? О чем? И какой
смысл это делать?
Я отвернулся от черной стены и увидел, что мир зморы изменяется. Вернее, он
исчезал.
Поначалу медленно, а потом все быстрее и быстрее, рушились стены домов,
складывалась, как гармошка, и истаивала черная стена. Горизонт разворачивался, словно
свиток пергамента.
Вот он развернулся окончательно и тогда передо мной появился мир снов. Поначалу
виднелись лишь яркие, всех мыслимых тонов и расцветок пятна, потом они слились в
похожее на палитру художника марево. Я еще не мог разглядеть деталей, поскольку там,
на границе мира зморы и мира снов, висела странная тусклая дымка, но вот она исчезла и
тогда я увидел его четко и ясно. Он предстал мне во всем своем чудовищном
многообразии, во всей своей дикой, необузданной, хаотической красоте.
Мир снов.
Больше всего он походил на разноцветные, занимающие весь горизонт гигантские
пчелиные соты, каждая ячейка которых была сном.
Он начинался там, где кончался мир зморы. Стало быть, до него было километра два,
не больше. Рукой подать.
А что же мир зморы?
Я оглянулся.
Черной стены не было. На том месте, где она стояла, осталась лишь ровная,
вымазанная чем-то серым, полоса. За ней начиналась, пустота безвременья.
Интересно, куда делась черная стена? Я посмотрел на город. От него осталась лишь
покрытая асфальтом площадка, усеянная черными прямоугольниками там, где стояли
дома. Пустырь лабиринта почти не изменился. Только шары входов в сны, казалось,